Влияет ли ваш язык на то, как вы думаете?

Точный перевод с английского языка выполнен в бюро переводов в Москве «Прима Виста». Автор материала: Гай ДОЙЧЕР, Текст на английском языке:  http://www.nytimes.com/2010/08/29/magazine/29language-t.html?_r=3&ref=magazine&pagewanted=all

Да и сам автор, химик-технолог по образованию, сотрудник страховой компании и по совместительству преподаватель антропологии в Йельском университете, вряд ли подходил на роль всемирной знаменитости. Тем не менее Бенджамин Ли Уорф стал автором заманчивой идеи о власти языка над разумом, а его занимательные рассуждения подвели целое поколение к идее о том, что способность мышления ограничена рамками родного языка.

В частности, Уорф заявил, что картина мира в представлении коренных американцев существенно отличается от нашей. Так, для носителей коренных американских языков чужды наши простейшие понятия: течение времени, различия между объектом (например, камень) и действием (падение). На протяжении десятилетий теория Уорфа одинаково притягивала как ученые умы, так и широкую общественность. На волне популярности его идеи другие исследователи выдвинули целый ряд предположений о возможном влиянии языка: от утверждений, что язык коренных американцев постепенно приводит его носителей к интуитивному пониманию концепции Эйнштейна о времени как о четвертом измерении, до теории о том, что система грамматического времени древних евреев определила природу иудаизма.

В конечном счете теория Уорфа разбилась о скалы неопровержимых фактов и здравого смысла, когда стало известно, что нет никаких доказательств, подтверждающих его фантастические утверждения. Это вызвало настолько бурную реакцию, что на протяжении нескольких десятилетий любые попытки исследовать влияние родного языка на мышление приравнивались к бреду сумасшедшего. Однако теперь, 70 лет спустя, настало время забыть о печальном опыте Уорфа. Последние несколько лет проводилось исследование, в ходе которого выяснилось, что в процессе освоения родного языка у нас развивается определенный склад мышления, оказывающий огромное влияние на нашу дальнейшую жизнь.

Как известно, Уорф допустил множество промахов. Одной из его серьезных ошибок было предположение, что родной язык ограничивает мышление. Его суждения строились на том, что, если в языке отсутствует слово для описания определенного явления, то носитель такого языка будет не в состоянии его понять. Если, например, в языке не используется будущее время, то у его носителя отсутствует понятие будущего времени как такового. Популярность этих доводов кажется совершенно необъяснимой, поскольку им противостояли вполне очевидные факты. Чувствуете ли вы, как ускользает понятие будущего, когда задаете вопрос на английском языке в настоящем времени: «Are you coming tomorrow?» (Вы придете завтра?) Неужели англичанин, никогда не слышавший немецкого слова Schadenfreude (злорадство), ни разу не радовался чужим неудачам? Давайте посмотрим на проблему с другой стороны: как можно научиться чему-либо, если лексические ресурсы вашего языка уже предопределили, что лежит в области вашего понимания?

ПОСКОЛЬКУ НЕ СУЩЕСТВУЕТ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ того, что какой-либо язык не позволяет своему носителю думать о чем-либо, мы должны пойти в противоположном направлении и выяснить, как на самом деле родной язык влияет на картину мира. Около 50 лет назад известный лингвист Роман Якобсон указал на существенный фактор различия языков: «Основное различие между языками состоит не в том, что может или не может быть выражено, а в том, что должно или не должно сообщаться говорящими». В этом высказывании содержится некий ключ к пониманию истинной силы родного языка: если различные языки влияют на мышление различными способами, то это происходит не потому, что язык позволяет нам мыслить определенными категориями, а скорее потому, что он обязывает нас так мыслить.

Приведем пример. Предположим, я говорю вам по-английски: «I spent yesterday evening with a neighbor» («Я провел вчерашний вечер с соседом/соседкой»). Вы можете поинтересоваться, женщина это или мужчина, но я имею право вежливо дать вам понять, что это вас не касается. Но, если бы мы говорили по-французски или по-немецки, я не смог бы выразиться двусмысленно, так как грамматика языка обязывала бы меня выбрать соответственно между voisin или voisine, Nachbar или Nachbarin. Я буду вынужден сообщить вам о половой принадлежности моего партнера, независимо от моего желания. И это вовсе не означает, что англичане не видят разницы между вечером, проведенным с соседом, и вечером, проведенным с соседкой, но это значит, что они не считают нужным сообщать пол соседа, друга, учителя или гостя собеседнику, в то время, как носители некоторых других языков вынуждены это делать.

С другой стороны, англичане обязаны сообщать некоторую информацию, которая может быть упущена в контексте других языков. Если я хочу рассказать вам по-английски об ужине с моим соседом или соседкой, я могу не уточнять пол моего компаньона, но я должен буду сообщить вам о времени этого события: we dined (мы ужинали), have been dining (поужинали), are dining (ужинаем), will be dining (будем ужинать) и т. д. Китайский язык не требует от говорящего такого рода уточнений, так как для действия в прошедшем, настоящем или будущем времени может быть использована одна и та же форма глагола. Опять же, это не значит, что китайцы не имеют понятия о категории времени. Однако это означает, что при описании действия они не обязаны думать о времени.

Когда язык требует от вас уточнения определенного вида информации, вы вынуждены более внимательно относиться к определенным деталям и аспектам, в то время как носители других языков могут позволить себе не думать о них так часто. А поскольку такие речевые привычки развиваются с самого раннего возраста, они естественным образом формируют образ мышления, который влияет не только на речь, но и на чувственные переживания, восприятие, ассоциации, воспоминания и жизненные установки.

НО СУЩЕСТВУЮТ ЛИ практические доказательства всего этого?

Давайте снова рассмотрим вопрос с точки зрения грамматики. Такие языки, как испанский, французский, немецкий и русский, вынуждают вас думать о поло-родовой принадлежности не только друзей и соседей, но они также приписывают грамматический род целому ряду неодушевленных предметов. Что, например, такого женственного во французской бороде (la barbe)? Почему русская вода — «она» и почему «ее» называют «он» после того, как в «нее» опустят чайный пакетик? Марк Твен в своем произведении «Об ужасающей трудности немецкого языка» жаловался на странное употребление грамматического рода в немецком языке, где репа женского рода, а девушка — среднего. Но, несмотря на то что, по его мнению, родовая система немецкого языка несколько неестественна, в действительности это английский язык отличается от других европейских тем, что не относит репу и кружку к женскому или мужскому роду. Языки, в которых неодушевленные предметы имеют определенный род, заставляют носителей говорить о таких объектах, как если бы это были мужчина или женщина. Любой носитель языка, в котором развита категория грамматического рода, скажет, что избавиться от такого образа мыслей невозможно. Если на английском языке, говоря о кровати, я употребляю местоимение среднего рода it, то, будучи носителем иврита, я думал бы о кровати, как о предмете женского рода. Я думал бы о «ней» в таком ключе, пока воздух, проходя через мои легкие и голосовую щель, формируется в звуки, чтобы словом сорваться с языка.

В последние годы в результате различных экспериментов было выявлено, что грамматический род может влиять на чувства и ассоциации говорящего по отношению к окружающим объектам. Так, в 1990-х годах психологи сравнили ассоциации, возникающие у носителей немецкого и испанского языков. Род многих неодушевленных существительных в этих двух языках не совпадает. Например, слово «мост» в немецком языке — женского рода (die Brücke), а в испанском — мужского (el puente). То же самое характерно для слов: билет, вилка, газета, карман, квартира, любовь, мир, плечо, скрипка, солнце, штамп, часы. С другой стороны, слово «яблоко» — мужского рода в немецком языке, но женского — в испанском, так же как «бабочка», «война», «гараж», «гора», «дождь», «звезда», «ключ», «метла», «стол», «стул». Когда участников эксперимента попросили дать определенным предметам различные характеристики, выяснилось, что испанцы наделяют мосты, часы и скрипки мужскими качествами, например силой, а немцы склонны считать их более слабыми и элегантными. Противоположный результат был получен при характеристике гор и стульев.

В ходе другого эксперимента французов и испанцев попросили определить, какой голос должен быть у того или иного предмета в мультфильме. Французы хотели, чтобы вилка (la fourchette) заговорила женским голосом, а испанцы, для которых вилка (el tenedor) мужского рода, предпочли густой бас. Совсем недавно психологи доказали, что гендерные признаки предметов настолько сильно запечатлены в памяти носителей языков, для которых свойственна гендерная дифференциация, что такие ассоциации мешают закреплению информации в памяти.

Конечно, все это не означает, что французы, испанцы или немцы не понимают, что у неодушевленных предметов отсутствует биологический пол. Немка не принимает своего мужа за шляпку, и не было случаев, чтобы испанец перепутал кровать с женщиной, которая могла бы на ней лежать. Тем не менее, как только молодые впечатлительные умы впитывают гендерную коннотацию, они начинают смотреть на неодушевленный мир сквозь призму ассоциаций и эмоциональных реакций, на которые носители английского языка, застрявшие в монохромной пустыне нейтрального it, совершенно не обращают внимания. Влияет ли родовая принадлежность слова «мост» в немецком и испанском языках на дизайн мостов в Испании и Германии? Сказываются ли эмоциональные ассоциации, навязанные гендерной системой, на поведенческих аспектах повседневной жизни? Отражаются ли они на вкусах, моде, привычках и предпочтениях того или иного общества? На современном этапе развития науки это не те вопросы, ответы на которые можно получить в психологической лаборатории. Но было бы удивительно, если бы мы получили отрицательный ответ.

Наиболее поразительные свидетельства влияния языка на разум были обнаружены в языке описания пространств. Предположим, вы хотите объяснить кому-то, как пройти к вашему дому. Вы можете сказать: «После светофора поверните налево, затем направо, потом увидите перед собой белый дом. Наша дверь справа». Но теоретически вы могли бы объяснить так: «После светофора поверните на север, затем на восток, потом увидите перед собой по восточной стороне белый дом. Наша дверь — самая южная». Оба указания могут описывать один и тот же маршрут, но они даны в разных системах координат. В первом варианте используется эгоцентрическая система координат, которая зависит от положения нашего тела: осевая линия лево/право и перпендикулярная ей ось вперед/назад. Вторая система использует фиксированные географические направления, которые не смещаются с изменением положения тела.

Мы привыкли использовать географические координаты, например, для ориентации в походах или загородных поездках, а эгоцентрическая система координат доминирует в нашей речи, когда мы описываем небольшое пространство. Мы не говорим: «Выйдя из лифта, следуйте в южном направлении, а затем войдите во вторую дверь к востоку». Причина, по которой эгоцентрическая система является доминантной в нашем языке, заключается в том, что система эта кажется более простой и естественной. Кроме того, мы всегда четко представляем себе, где это — «сзади» или «впереди». Нам не нужны карта или компас, чтобы выяснить это, мы просто чувствуем, потому что эгоцентрические координаты напрямую зависят от нашего тела и непосредственного угла зрения.

Но затем были проведены исследования языка австралийских аборигенов из племени гуугу-йимитир, проживающего в северной части Квинсленда. Ученые с удивлением обнаружили: в некоторых языках нет того, что в других «само собой разумеется». Оказывается, гуугу-йимитир совсем не используют эгоцентрическую систему координат. Антрополог Джон Хэвиленд, а затем лингвист Стивен Левинсон доказали, что в этом племени при объяснении местоположения объекта не используются слова «слева», «справа», «впереди», «сзади», а указываются стороны света. Если представитель племени попросит вас подвинуться на сиденье в машине, он скажет: «Подвиньтесь, пожалуйста, восточнее». Чтобы объяснить, где находится предмет, который он забыл взять из дома, он скажет: «Я оставил это в южной части западного стола». Даже при просмотре фильма по телевизору они описывают происходящее в зависимости от положения экрана. Если экран телевизора повернут к северу, а на нем появился человек, они скажут, что он «шел с юга на север».

Эта особенность племени гуугу-йимитир вдохновила ученых на крупномасштабное исследование в области языка пространства. И, как выяснилось, указанное племя вовсе не странное исключение. Языки, в которых доминируют географические координаты, распространены по всему миру — от Полинезии до Мексики, от Намибии до Бали. Нам может показаться абсурдным, если учитель танцев скажет: «А теперь поднимите вашу северную руку, а южную ногу поставьте восточнее». Канадско-американский музыковед Колин МакФи, который в 1930-х годах жил на Бали, вспоминал талантливого юношу, который любил танцы. Поскольку в его родной деревне не было учителя танцев, МакФи привез его в другую деревню. Через несколько дней он решил проверить, каких успехов добился мальчик, и обнаружил расстроенного подростка и раздраженного учителя. Было совершенно невозможно научить мальчика чему-либо, так как он совсем не понимал, что от него требует учитель. Когда ему говорили «сделать три шага на восток» или «нагнуться к юго-западу», он не знал, как действовать. У подростка не было проблем с определением этих направлений в родной деревне, но, поскольку в другой деревне был незнакомый ему пейзаж, он потерял ориентацию и запутался. Почему бы учителю не использовать другие указания? Возможно, он ответил бы, что фразы «сделай три шага вперед» или «нагнись назад» звучат крайне нелепо.

Итак, мы описываем пространство разными способами на разных языках. Но значит ли это, что наши представления о пространстве различаются? Мы не можем дать ответ на этот вопрос, так как даже если в языке отсутствует слово «позади», это вовсе не означает, что носитель такого языка не имеет представления об этом понятии. Но мы можем узнать о возможных последствиях той информации, которую географически-ориентированные языки обязывают сообщать говорящего. Рассмотрим, в частности, какой образ мышления может развиться у человека благодаря необходимости всякий раз уточнять географические направления.

Чтобы говорить на языке племени гуугу-йимитир, необходимо постоянно понимать расположение частей света. В вашей голове всегда — день и ночь, без обеденных перерывов и выходных — должен работать некий компас. Иначе вы не сможете передать важную информацию или понять, о чем говорят окружающие. Фактически носители географически-ориентированных языков должны обладать поистине сверхчеловеческим чувством ориентации. Они безошибочно определяют направление вне зависимости от условий видимости, находятся ли они в густом лесу, на открытой местности, в помещении, на улице или даже в пещерах, в состоянии покоя или в движении. Им не нужно смотреть на солнце или хотя бы чуть-чуть подумать, прежде чем сказать: «Не раздавите муравья к северу от вашей ноги». Они просто чувствуют, где находится север, юг, запад и восток, — как люди с абсолютным слухом определяют каждую ноту без подсчета интервалов. Существует множество историй о мастерской ориентации на местности, которая поражает наше воображение, но кажется совершенно естественной носителям географически-ориентированных языков. В одном из отчетов рассказывается о том, как носителю языка целтал из Южной Мексики завязали глаза и заставили кружиться вокруг себя в темной комнате. С повязкой на глазах, испытывая головокружение, он без колебаний указал направления сторон света.

КАК ЭТО РАБОТАЕТ? Обычай общаться, указывая географические координаты, вынуждает говорящих с самого раннего возраста каждую секунду жизни обращать внимание на подсказки окружающей среды (расположение солнца, направление ветра и т. д.) и точно запоминать изменения своего положения по отношению к сторонам света. Таким образом, каждодневное использование такого языка является самой эффективной и интенсивной тренировкой способности ориентироваться (по подсчетам, каждое десятое слово в обычном разговоре гуугу-йимитир — это «север», «юг», «запад» или «восток», которые часто сопровождаются соответствующими жестами). Эта привычка постоянного определения географических координат прививается практически с младенчества: исследования показали, что дети в таком обществе начинают использовать географические направления с 2 лет и к 7—8 годам уже в совершенстве владеют системой. С такой ранней и интенсивной практикой привычка вскоре становится второй натурой, не требующей физических или умственных усилий. Когда носителей языка гуугу-йимитир спросили, откуда они знают, где находится север, они не смогли дать четкого объяснения, так же как и мы не сможем сказать, откуда мы знаем, где это — «позади».

Существует еще один аспект влияния географически-ориентированного языка, связанный с тем, что чувство ориентации распространяется не только на настоящее время. Если вы говорите на языке гуугу-йимитир, ваши воспоминания о прошедших событиях будут включать в себя такие детали, как географические координаты. На видео был снят один из рассказов представителя племени. Это история о том, как в молодости он спасся от акул. Лодка, в которой он плыл со своим старшим товарищем, перевернулась во время шторма. Оба оказались в воде и сумели преодолеть почти три мили до берега, где узнали, что их работодатель был больше огорчен потерей лодки, чем обрадован их чудесным спасением. Помимо драматических событий эта история примечательна тем, что рассказчик запомнил ее в деталях, включая географические направления: как он нырнул в воду с западной стороны лодки, а его товарищ — с восточной, они увидели огромную акулу к северу от них и так далее. Возможно ли, что направления были названы наугад? Того же самого человека попросили рассказать эту историю несколько лет спустя. В обоих рассказах совпали все направления. Еще более удивительными были спонтанные жесты, сопровождавшие историю. Например, направление, в котором перевернулась лодка, было показано совершенно верно, несмотря на разные положения, в которых сидел рассказчик во время записи обоих фильмов.

Психологические эксперименты показали, что при определенных обстоятельствах носители языка гуугу-йимитир запоминают одни и те же события не так, как мы. Интерпретация результатов отдельных исследований стала причиной бурных споров. Но один из очевидных выводов заключается в том, что мы привыкли игнорировать направления действий или событий при запоминании чего-либо, тогда как носители географически-ориентированных языков уделяют этому аспекту особое внимание. Представьте, что вы путешествуете с одним из носителей такого языка. Вы остановились в большом отеле, в котором одинаковые комнаты отделены друг от друга коридором. Ваш друг разместился в номере напротив, и, когда вы заходите в его комнату, вы видите точную копию своего номера: та же дверь в ванную комнату слева, те же занавески за ней, такой же стол у стены справа, такой же телевизор слева на столе и телефон справа. Короче говоря, вы увидите две одинаковые комнаты. Но если ваш друг зайдет в ваш номер, он увидит нечто иное, так как все предметы в комнате расположены в зеркальном порядке. В его номере кровать стоит на севере, в вашей — на юге; телефон у него на западе, у вас — на востоке и так далее. Таким образом, вы увидите и запомните одну и ту же комнату дважды, в то время как носитель географически-ориентированного языка увидит и запомнит две разные комнаты.

Восприятие мира в племени гуугу-йимитир сильно отличается от нашего, так как на каждый их мысленный образ накладывается проекция географических координат. Так же непросто размышлять о влиянии географически-ориентированных языков на области, не затрагивающие пространственную ориентацию. Например, влияют ли они на чувство самоидентификации говорящего или способствуют формированию менее эгоцентричного взгляда на жизнь. Но одно из полученных доказательств свидетельствует, что, если вы увидели, как представитель племени гуугу-йимитир указывает на себя, вы сделаете естественный вывод о том, что он пытается привлечь к себе внимание. На самом деле он показывает направление одной из сторон света, которая находится за его спиной. Тогда как мы всегда находимся в центре мира и такой жест способствует лишь привлечению внимания к нашей особе, говорящий на языке гуугу-йимитир указывает на что-то, находящееся за ним — так, как если бы он состоял из воздуха и его собственное существование было неважно.

КАК ЕЩЕ язык, на котором мы говорим, может влиять на наше видение мира? Недавно в ходе нескольких необычных экспериментов было доказано, что наш родной язык влияет на восприятие цвета. Разные языки определяют основные цвета спектра видимого излучения по-разному: например, зеленый и синий являются основными цветами в английском языке, но эти же цвета во многих языках считаются оттенками. Таким образом, цвета, которые в нашем языке являются основными, влияют на чувствительность зрения или на способность различать цвета в силу того, что наш мозг приучен преувеличивать разницу между оттенками одного цвета, если у этих оттенков в языке есть несколько наименований. Как бы странно это ни звучало, но наше восприятие картин Шагала в некотором роде зависит от того, есть ли в нашем языке слово для обозначения синего цвета.

В ближайшем будущем исследователи, возможно, смогут пролить свет на влияние языка на другие области восприятия. Например, носители таких языков, как язык матсес в Перу, подобно придирчивым юристам обязательно уточняют, каким образом им стали известны факты, о которых идет речь. Вы не можете просто сказать, как в английском: «Здесь прошло животное». Вы должны уточнить с помощью различных глагольных форм, что вы узнали об этом непосредственно из собственного опыта (вы видели, как животное прошло мимо), пришли к логическому заключению (вы увидели следы животного), предположили (животные всегда проходят здесь в это время), узнали информацию от кого-то и так далее. Если информация не обоснована, она считается ложью. Так, например, если вы спросите представителя племени матсес о том, сколько у него жен, он будет вынужден ответить в прошедшем времени что-то вроде: «Было две, когда я видел их в последний раз». В конце концов, если все его жены в данный момент не находятся рядом с ним, он не может быть уверен в том, что одна из них не умерла или не сбежала с другим мужчиной, даже если он видел их пять минут назад.

Поэтому он не может с уверенностью сказать, что у него в настоящее время есть две жены. Значит ли это, что необходимость постоянного эпистемологического анализа влияет на жизненные взгляды говорящего или на его восприятие истины и причинных связей? Несовершенство современных экспериментальных инструментов не позволяет нам провести эмпирические исследования, чтобы ответить на эти вопросы.

Многие годы считалось, что родной язык представляет собой некую «тюрьму» для разума. Поскольку эта теория так и осталась недоказанной, стало принято считать, что основы мышления представителей всех культур одинаковы. Но, конечно, было бы ошибкой переоценивать значение абстрактного мышления в нашей жизни. В конце концов, сколько решений мы принимаем ежедневно, основываясь на дедуктивной логике, а не руководствуясь интуицией, эмоциями, импульсом или практическими навыками? Способ мышления, навязанный нашей культурой с самого рождения, формирует наше отношение к жизни и эмоциональные реакции на различные явления и события, а влияние мышления, возможно, лежит далеко за рамками проводимых экспериментов. Склад ума может также в значительной степени определять наши взгляды, ценности и идеологию. Мы до сих пор не знаем, как измерить такое влияние или оценить его вклад в культурные или политические разногласия. Но мы можем сделать первый шаг к взаимному пониманию, если перестанем притворяться, что все мы думаем одинаково.