Перевести Фрейда

Автор текста: Жорж-Артур ГОЛЬДШМИДТ, 29 апреля 2006 года.  Жорж-Артур Гольдшмидт родился в 1928 году в Рейнбеке, под Гамбургом, живет в Париже. Автор многочисленных эссе, рассказов и романов. Недавно в цюрихском издательстве Ammann-Verlag вышла его книга «Freud wartet auf das Wort» (280 стр., 19,90 евро). Вышеприведенный текст является отрывком речи А.-Ж. Гольдшмидта в Берлинском Центре литературных исследований.  Перевод с немецкого языка выполнен в бюро переводов «Прима Виста».  Статья на немецком языке: http://www.welt.de/print-welt/article213495/Freud_uebersetzen.html

Попав во Францию, психоанализ изменился

Я крепко дружил с Кларой Мальро — женой писателя Андре Мальро. Это была немолодая, очень миниатюрная, насмешливая, дерзкая и бесконечно умная женщина, ровесница века, которая изучала Фрейда еще после Первой мировой войны. В 1936 году вместе с Леоном Блюмом, Андре Жидом, Роже Мартеном дю Гаром и другими она основала антифашистский комитет и наряду еще с одной, к сожалению, немногочисленной группой, в которую входил и Йозеф Брайтбах, пыталась донести до французских властей мысль об опасности нацизма. Затем она участвовала в движении Сопротивления и избежала ареста только по счастливой случайности. Урожденная Гольдшмидт из Магдебурга, она вбила себе в голову, что мы состоим в родстве, хотя это неправда. Она была также одной из первых переводчиц Кафки.

Она страдала бессонницей и как-то ночью позвонила мне: вдруг вспомнила, что ее подруга, психоаналитик, хотела бы познакомиться со мной, поскольку я говорю на двух языках и, возможно, был бы полезен в переводе «Отрицания» Фрейда. Я получил правильное воспитание в Рейнбеке, под Гамбургом, до 1938 года и знал, что желание пожилой дамы — закон, а потому безоговорочно согласился.

Аналитика и психиатра звали Юдифь Дюпон, я посвятил ей небольшую книжку «Когда Фрейд увидел море». Во Франции она издала и перевела произведение и всю переписку Шандора Ференци. К работе помимо ученого осла в моем образе приступили также три психиатра. Уже в 1975 году группа подготовила первую редакцию. Вторая, которую должны были завершить к 1985—1986 годам, так и не увидела свет, и, возможно, в какой-то степени из-за меня. После трех-четырех встреч мне вежливо дали понять, что в моих услугах больше не нуждаются, что я недостаточно серьезно отношусь к работе и отпускаю слишком много шуток. В действительности же все это было в высшей мере странно и одновременно жутковато.

Словно это был и не Фрейд. Насколько близок к народу он в немецком, настолько аристократично-буржуазен во французском. Психоанализу во Франции придается большее значение, нежели в Германии. Связано это, вероятно, и с тем, что готовый текст создает впечатление, будто за сказанным что-то кроется, — текст этот более труден для понимания. Это странно, поскольку язык Фрейда, хоть и непростой, но гармонично выстроен в соответствии с почерком, ритмом вдоха и выдоха немецкого языка. А вот во французском это вообще не работает, и слегка насмешливо-ироничный, иногда даже подмигивающий Фрейд выглядит торжественным и ужасно серьезным. К тому же так называемые иностранные слова, частые у Фрейда, возвращаются к своему значению в том языке, из которого пришли, так что нюансы постоянно попадающихся дублетов неразличимы.

Забавно, насколько стремительно ускользает французский, как только на его пути становится Фрейд. Более того, напрашивается мысль: вместо «Там, где было Оно, должно стать Я» следует утверждать «То, что есть по-немецки, не должно стать по-французски».

Трудности перевода многое могут сказать о сути языков, если так можно выразиться. Почему, к примеру, знаменитый тезис Фрейда Wo Es war, soll Ich werden (Там, где было Оно, должно стать Я) практически непереводим?

Всякий раз, когда речь идет о так называемом истинно фрейдовском понятии, возникает впечатление, что французский язык убегает, как будто по какой-то причине, которая заслуживает выяснения, не хочет пропускать то, что имеется в виду. Однако именно тогда дело становится действительно интересным, и можно задать себе вопрос, не связан ли успех психоанализа во Франции с неизбежными трудностями перевода.

Впрочем, этот вопрос особенно остро стоит в сфере философии, где многим непричастным философам приписали идеи Хайдеггера, где их водили за нос, используя недопонимание языка, и пытались нацифицировать их учения, так как несколько снобов-французов, контрабандистов мыслей и шарлатанов, тиранили целых два поколения непонятым ими самими странным немецким. Примерно так же обстоят дела в сфере психоанализа, где и суть проходит через перо переводчиков.

У Фрейда нет ни слова, которое не использовалось бы до него, пусть зачастую и с другими ассоциациями. Редкие неологизмы Фрейда имеют французское происхождение. Однако Фрейд никогда не перестраивал немецкий язык в своих целях, он не позволял себе языкового мошенничества, которое позже стало встречаться в немецкой философии на каждом шагу и от которого столбенели французские лжемудрецы.

Фрейд — великий писатель именно потому, что он не навязывает языку свое мышление, а пытается сделать его общедоступным, что не всегда находит отражение в переводах.

Однако во Франции уже несколько десятилетий Фрейд окружен некой торжественностью, аристократической манерностью и ореолом величия, он шествует по «священному квадрату» Сен-Жермен-де-Пре, где на площади менее половины квадратного километра сидят все головы Франции, у которых в то время, за редким исключением вроде Марии Бонапарт или Жида, не было ни ушей, ни глаз, когда для Фрейда стоял вопрос о жизни и смерти, а Европа почти с наслаждением отдавалась гитлеровским варварам, как сейчас сладострастно отдается другим варварам.

Встреча с психоанализом серьезно повлияла на интеллектуальное словоупотребление, которое все больше изолируется и отгораживается от общего языка, и изменила его. Сегодняшний язык психоанализа стал элитарным. Только бы не говорить понятно!

Похоже, времена Камю, Сартра или даже Фуко ушли далеко в прошлое. Серьезные проблемы при переводе возникают, вероятно, потому что именно требуемый вокабуляр уже задействован в другом месте, причем используется уже так давно, что после первых довольно классических переводов Янкелевича или Марии Бонапарт все вбили себе в голову, что подобная революция мышления может выражаться только через аналогичную революцию в языке, а это все дальше отодвигало языковую локализацию Фрейда во Франции.

Но смысл, разумеется, несмотря ни на что, прорывается относительно целым и невредимым; от застуканной деревенским полицейским за маленькой запрещенной игрой парочки в кустах языка перевода осталось лишь несколько обрывков платья. Мясо, как это смешно называют в Германии, изловчилось и прорвалось, но в шрамах, ссадинах, возможно даже с ушибами и темно-красной исхлестанной кожей. Иначе говоря, круглое должно стать овальным. Или нужно считать красным то, что задумывалось как зеленое.

И вот следствие того, что языку непременно хотят втолковать, что другой может лучше: хотя французский отбивался руками и ногами, ему навязали animique для передачи немецкого seelisch, а ведь понятие души таково, что не может распространяться ни на что другое, кроме себя, о чем напоминает Декарт во «Втором размышлении». И, возможно, именно здесь пролегает, если хотите, граница между виталистическим язычеством и монотеистическим критицизмом.

Отсутствие во французском языке прилагательного от существительного «душа» ведет в интимную сущность языка. Слово типа animique сознательно и тщеславно намеревается перестроить язык, заставить его приспособиться к существительному. То, что во французском никогда не было прилагательного от существительного «душа», нельзя считать случайностью. Наверное, существует некий католический запрет мыслить, чтобы чисто человеческое не ускользало из поля зрения.

И наоборот, французский язык не делает различий между человеком и мужчиной, это единое понятие — l'homme, возможно, по фонетическим причинам, поскольку односложные существительные типа латинского vir (мужчина), не развивались дальше. Точно так же, как род имен существительных во многих языках обусловлен чисто фонетически. Луна в немецком языке мужского рода — der Mond, поскольку большинство слов с долгим [о] — мужского рода, вероятно, по этой же причине и la lune.

Нужно быть очень осторожным, когда дело доходит до мнимых «душ народов». Однако следует заметить, что в немецком, пожалуй, единственном из европейских языков, женщина — среднего рода: das Weib — баба — слово, которое Фрейд, будучи настоящим мачо, использует в большинстве случаев вместо слова Frau. Причиной может быть не просто звучание, здесь в игру вступает еще нечто, что, наверное, стоило бы исследовать глубже.

Кроме того, в немецкоязычной литературе Das Weib зачастую играет роль соблазнительницы, сулящей беды, имеющей, по-видимому, отношение к немецкому апокалипсису. Несколько лет назад Клаус Фондунг проанализировал ее в своем фундаментальном труде как единицу конца света, отсутствующую во французской литературе либо слабо проявляющуюся, и то под видом политической революции.

Приведем давно известный пример: отсутствие перевода понятия Trieb (стремление); соответствующего общепонятного слова просто не существует, лишь в 1906 году было изобретено pulsion. Также отсутствует понятие Vergänglichkeit (бренность, нечто преходящее), которое было переведено неоднократно высмеянным изобретением ephémereté, непонятным ни одному нормальному человеку. Зато в 1989 году было выдумано смехотворное désirance — странный, неясный перевод чудесного Sehnsucht (тяга к чему-либо, тоска), абсолютно искусственное слово, а ведь немецкий не может обойтись без этого понятия. И оно прекрасно переводилось как désir, но его смысл, по-видимому, улетучился.

Таких примеров множество. Однако они ничего не решают. А бедным переводчикам всегда легко помочь, особенно если ты сам не перевел ни слова из Фрейда. Гораздо интереснее фундаментальные расхождения и не перекрывающиеся терминологические зоны: почему один язык молчит там, где другой очень красноречив, а пустые поля одного языка не совпадают с заполненными пространствами другого? Можно резюмировать, что Фрейд происходит из конкретного, наглядного языка, в пространстве которого все располагается визуально благодаря предлогам «на», «с», глаголам «ставить» и «стоять», «класть» и «лежать», префиксам и глаголам, которых во французском нет вообще, и где читателю или слушателю приходится устанавливать рамки обзора, не получив никаких указаний. Фрейда нужно перенести из реального, предметного языка в почти нематериальный.

Однако Фрейд воспринимается во Франции так же, как и везде, и аналитический метод работает, а это значит, что переводы не ошибаются в главном, какими бы неправильными они ни были.  Языки также различаются исходя из временного аспекта, действие разворачивается почти в противоположных направлениях уже по причине расхождений грамматического строя обоих языков, к тому же с точки зрения синтаксиса немецкий занимает особое место среди западноевропейских языков.

Если можно так выразиться, французский движется гораздо быстрее немецкого, поскольку он говорит меньше и подразумевает то же самое. Немецкому предложению нужно больше времени, ему тяжело перескочить через себя, в то время как французский до сих пор придерживается традиций XVII века, когда считалось, что чем меньше говоришь, тем лучше. Известна история про Паскаля, который закончил трехстраничное письмо примечанием, что у него не было времени передать все написанное более кратко.

Во французском невозможно «ехать», не бывает ни «тихо», ни «громко», непонятно, «ставишь» ты или «кладешь», а также каким способом «выходят» в свет или «отправляются» куда-либо — пешком или на машине: на все эти случаи есть только sortie. Стоит задать вопрос: в чем различие между языками, как его сформулировать вне того и другого языка, как можно выразить на одном языке, каков текст в другом? Либо языковые расхождения не имеют значения, а тогда и с переводом нет проблем, либо в них ключевой смысл, и тогда возникает вопрос, что вообще остается от Фрейда.

Объектом психоанализа является именно то, что языки провозглашают и о чем сигнализируют, но ничего не могут сказать, на то они и языки — они показывают, что не могут этого. «Бессознательное» во французском языке — мужского рода и активно, l'inconscient, не среднего рода и не страдательное причастие, как в немецком. Влияет ли это грамматическое различие на восприятие термина?

Контексты перекрываются лишь частично, однако в итоге все сводится к одному, просто разными путями — через лес, через прочие ландшафты, и каждый раз по-своему подводят к вытеснению, подчинению, и подчинению волевому, потому что языки тоже стали со временем более совершенными авторитарными системами, которые поощряют послушание, если не требуют его.